ПРИМЕНИМА ЛИ В ЖИЗНИ НРАВСТВЕННОСТЬ ЙОГИ?

В наш слишком практический век мы требуем пользы от всякого дела. Даже чтобы его предпринять, нам нужны доказательства пользы. Одной веры в необходимость и благотворность нравственности нам теперь недостаточно. Некогда мыслители призывали к добру и нравственному поведению, а с конца XIX века приходится обосновывать, доказывать и даже оправдывать существование и необходимость добра и нравственности[1].

Вроде бы нравственность — это нечто весьма далекое от пользы и даже противоположное ей. Её часто представляют в противоположных образах: как тихую, незаметную, бесконфликтную отшельническую жизнь или как жертвенный подвиг, на который способны лишь немногие.

Нравственные правила йоги можно выполнять не только когда «занимаются йогой», но и в обыденной жизни. Но в каких условиях и в какой мере?

Все вроде бы признают, что нравственные правила и обязанности представляют неотъемлемую часть и даже основу йоги. Это такое правильное общее место, что перестаёт замечаться, будто пустое. И если мы будем внушительно повторять эти общие места, переписываемые из одной книжки в другую, перечислив, что йог должен (или, скорее, не должен) делать, тогда наша работа, в общем, бессмысленна и не стоило её затевать

Ибо больше сказать вроде бы и нечего. То ли дело о разнообразных асанах или незримых, таинственных, труднообъяснимых и именно поэтому столь привлекательных кундалини, чакрах, сверхъестественных силах и прочем!

Признание важности нравственных правил йоги никак не отражается на жизни большинства увлечённых ею, а у некоторых, наоборот, так искажает её, что лучше бы они и не брались за йогу и ничего не говорили о ней другим.

«Практики» йоги тоже не в восторге. Кое-кто считает йогой всего-навсего вычурные телесные действия или дыхательные упражнения, не видя при этом главного: что настоящая йога — это, прежде всего, управление сознанием и что в этом управлении мировоззренческая составляющая играет важную направляющую роль.

Или рассуждают примерно так: мол, не до отвлеченных сейчас рассуждений, главное — упражнение. И неужто нельзя согнуться, скрутиться, задержать дыхание и т. д. без соблюдения каких-то заповедей? И как, скажите, с нравственными правилами работать? В асанах, пранайамах или созерцательных техниках действие и польза проявляются явно и довольно быстро. Заметно нарастает гибкость, длительность дыхательного цикла, выносливость, сопротивляемость болезням, сосредоточенность... А от доброты или правдивости — в иных случаях явный вред для жизненного благополучия и даже здоровья.

И, поверхностно проглядев несколько посвящённых йаме и нийаме страничек, их «проскакивают», не считая необходимыми для себя, «хорошего», или желая сразу обрести сверхъестественные силы и «прыгнуть» в самадхи.

Другие сомневаются: «А принадлежат ли нравственные принципы к йоге»? Или мягче: «Где границы, с которых начинается невозможность продвижения в йоге без нужных нравственных качеств»? Кое-кто вообще полагает, что йогин находится «по ту сторону добра и зла». Представляя йогу как дело сугубо личное, уединённое, которое «выше» мира, думают, что йогину совсем нет дела до мира и человеческого общества. Внешне вроде бы верное, такое представление коренится в трудноустранимом заблуждении обычного человека — убеждённости в своей отдельности от мира. А ведь её ещё надо достигнуть и лишь немногие на это способны.

Другие, напротив, слишком озабочены «вопросами этики», не совсем понимая даже содержание этого понятия, но желая видеть вокруг нравственно совершенных людей. Настолько озабочены, что, застряв на нерешённых нравственных вопросах, не способны достичь ни мирских успехов, ни йоговских. Их слишком мучает сознание собственного несовершенства, наличие своих недостатков или «грехов». И заняты они больше тем, что подмечают отклонения — свои и других — от слишком поверхностно понятых нравственных правил. Эти беспокойства мешают им выбрать соответствующего их способностям и развитию учителя и способ упражнений и плодотворно заниматься. Искренно желая соответствовать идеалам, упоминаемым в книгах, портят себе и окружающим жизнь или нервы, вертясь в мире со своими добрыми намерениями, как слонопотамы в посудных лавках.

В индийском мировоззрении соблюдение нравственных правил обосновывается тремя главными намерениями:

• для духовного и в какой-то мере вытекающего из него мирского благополучия личности

• для устойчивости общества

• для поддержания мирового порядка

С точки зрения пользы нравственность йоги, как и всякая нравственность, имеет два стороны, которыми она обращена к жизни. Во-первых, для общества. Во-вторых, «для себя».

С первым, вроде бы, более-менее понятно: как и в большинстве признанных в Индии мировоззренческих систем, в йоге присутствуют, как любят сейчас говорить, общечеловеческие ценности: стремление к доброте, правдивости, осуждение насилия, воровства, разврата и т. п. И это хорошо для общества. Но наряду с этим есть и «обособление от общественных проблем». И это пугает «цивилизованное» общество, для которого нравственность хороша лишь в небольших дозах, как приправа его всеядности. Мол, если все станут йогами — вся общественная жизнь прекратится.

Успокоим: этого никогда не случится. А вот само наличие высоких идеалов и хотя бы немногих, кто пытается достичь их и следовать им, оказывает облагораживающее действие на окружающий мир. В Индии существует даже поверье, что местность, где поселяется святой или йогин, обходят стихийные бедствия.

Второе — для себя. Тут тоже не всё безмятежно. Нравственные поиски не всегда ведут к благополучной жизни и даже к нравственной. Ибо зачем поиски, если нет потерь? И повседневный опыт вопит, что нравственные убеждения лишь увеличивают трудности жизни и гораздо благополучнее живут беспринципные и безнравственные, да ещё и притворяющиеся «убеждёнными».

Когда повторяют, что безнравственный человек не должен и не может заниматься йогой, что тогда он ничего от неё не получит или получит какую-то кару, этому, кажется, противоречат многие примеры.

В индийских преданиях немало великих йогинов, которые, по христианским меркам, вели далеко не праведную жизнь или до обращения к йоге (как в христианстве Саул, до того как стать Павлом), или, что необычнее, даже потом. Это много лет разбойничавший Вальмики, который после встречи с риши Нарадой предался созерцанию и стал величайшим провидцем и поэтом, создателем Рамайаны, сложенной для помощи другим. Это и царь Вишвамитра, который пытался отнять у риши Васиштхи корову, исполняющую желания, положил на это всю свою армию, а потом из зависти и самолюбия решил стать таким же великим мудрецом. И после тысяч лет героического подвижничества и тщеславного соперничества с Васиштхой достиг этого! И уже став божественным риши, во время голода украл у неприкасаемого собачью ногу на похлебку. Это и великий риши Дурваса, который обладал таким скверным характером, что проклинал всякого, кто чуть не так поглядит на него или встретит недостаточно почтительно.

Да и в исторические времена тоже были знаменитые йогины, которые не отличались хрестоматийно-глянцевой праведностью. Есть предание, как Кабир с сыном пошли воровать, ибо у них не было еды, чтобы угостить почитателей Бога. Когда они вылезали из подкопа, сына схватили за ноги. Тот взмолился к отцу: «Отруби мне голову, чтобы меня не узнали и не было позора!» Что Кабир и сделал. (Потом, как полагается в преданиях, сына воскресил.) Свами Джйотирупананда рассказывал как-то об одном садху XIX века, который был раньше вором, да и став признанным святым (!), уже без всякого желания и корысти, а просто по кармовой привычке тащил всё, что плохо лежит.

Можно ли заниматься йогой хирургу, вовсю кромсающему пациентов? Милиционеру или спецназовцу, вынужденному, хотя бы иногда, дубасить нехороших или хороших граждан по приказу? Политику, журналисту, рекламному или разведывательному агенту, по профессии вынужденным, мягко так скажем, лукавить?

Но мы знаем, что таких профессионалов иногда даже учат каким-то приёмам йоги — чтобы уметь сбрасывать напряжение, сохранять спокойное сознание в критических положениях, уметь сосредотачиваться на нужной работе и т. д. И гром небесный их не поражает. А в Индии и на Западе проводились успешные опыты по применению йоги для перевоспитания преступников в тюрьмах и реабилитации наркоманов. Значит, даже таким людям какой-то йогой заниматься можно. Но какой и до каких пределов?

Ну а обычным людям, чьи профессии прямо не связаны с насилием и профессиональной ложью, которые не являются, не способны и, слава богу, не претендуют на то, чтобы стать святыми? Как они могут использовать нравственные правила йоги в обыденной жизни?

Когда человек делает дома несколько асан для здоровья, нравственность мало влияет на его упражнение и поведение. Если он решил посвятить себя всецело йоге или преподаёт в группе, то влияет значительно больше, ибо он в какой-то мере является образцом и примером для окружающих. Ну а если он мнит себя учителем, то нравственные вопросы уже должны быть им для себя решены.

В вопросах о нравственности в йоге заблуждений, путаниц и опасностей не меньше, а может, даже и больше, чем, скажем, в технике овладения асанами и дыхательными упражнениями или подъёма таинственной кундалини. Слепое следование каким-то писаниям и примерам без понимания их смысла чревато заблуждениями, которые в лучшем случае смешны, а в худшем — опасны как для самого заблудшего, так и для окружающих.

Оказывается, и в нравственности нужна техника безопасности. Обычный человек, с натугой поднимающий 50 кг, не будет столь безрассуден, чтобы рвать штангу свыше 200 кг (и пуп), тягаясь с тяжеловесом. Но в нравственных усилиях почему-то требуют от себя или другого мирянина того же, что от святого, и считают возможным без тренировки сразу взвалить на себя великую тяжесть — стать совершенным в ненасилии, правдивости, нестяжании.

Кто выполнит всё это в идеале и полностью — несомненно, станет святым, освободится от материальных условий. Он, может быть, станет освобождённым при жизни. Но, скорее всего, надорвётся. И освободится от тела раньше, чем станет совершенным. Свами Сатьянанда указывает, что большинство пациентов психиатрических клиник — религиозные люди, поставившие перед своим умом неразрешимые проблемы и не сумевшие с ними справиться. Если же ум болен, никакие занятия йогой невозможны.

Поэтому нравственности надо учиться, многое понимать, знать, с чего начинать, как и в какой мере её применять соответственно своим возможностям и условиям, избегая срывов и неумного мученичества.

ЙОГА В НАШЕМ НРАВСТВЕННОМ КЛИМАТЕ

Свои слёзы оставь на потом,

Ты сегодня поверил глубоко,

Что завяжутся русским узлом

Эти кручи и бездны Востока.

Ю Кузнецов

Наша страна — не Индия: ёлка не пальма, на морозе да снегу в набедренной повязке не посидишь, плодов круглый год тоже не найдёшь. Да и духовный климат тоже суровый. То абсолютизм, то коммунизм, то демократия с разрушением всего прошлого. В нашем государстве (но не в народе!) отсутствует многоцветность вероисповеданий и учений, преемственность культуры, уважение к носителям знания. Присущие некогда русским доброта, терпимость, совестливость, «общежительность» (А.С. Пушкин), уважение и благоговение перед добродетельными, знающими или отрёкшимися от мирского людьми если не утратились вообще, то доведены до опасной низости государством, государственным христианством и интернациональными коммунистическим и радикально-демократическим гнетом.

На каком-нибудь тепло-курортном нравственном островке не в пример мягче. Но Истина — самый могучий магнит, и она влечёт к себе вопреки всем сопротивлениям, препятствиям, препонам! Свою силу можно узнать только в исключительных условиях — так горовосходители, скалолазы, спелеологи, полярные, морские и воздушные путешественники-одиночки и прочие преодолевают трудности, иногда смертельные, чтобы открыть в себе великую силу, умение подчинять тело своей воле, запасы самопожертвования и радость преодоления слабости. Само стремление к высокой цели — уже признак силы, оно же питает энергией и силой, а иногда даже оказывает прямое целительное действие.

В характере русского народа, по мнению многих мыслителей и писателей, по исследованиям психологов и бытовым наблюдениям, есть черты, по крайней мере, не противоречащие основам индийской культуры. А в свете накопления всё большего числа данных о ближайшем родстве и соседства, по крайней мере, временного или пространственного, ариев и славян на арийской прародине, эта близость объясняется и исторически.

Сказать об этом можно много, но это, конечно, тема отдельного большого труда. Здесь мы высветим лишь некоторые черты. Поиск истины, смысла жизни, безусловного добра, «богоискательство» принадлежит к числу первичных основных свойств русского народа. Эту свойство отмечали мыслители и философы разных направлений — славянофилы, Ф.М. Достоевский, B.C. Соловьёв, Н.А. Бердяев, Н.О. Лосский и др.

В русском народном способе видеть мир и действовать в нём явно видно стремление к целостности. Для исконного сознания свойственен стихийный «идеализм»: отказ от разделения мирского и духовного в общественном поведении и отвергание возможного расхождения и противоречия между желанным и должным, волей (субъективным стремлением) и разумом, между мечтой и действительностью. Отсюда определённая, зачастую неоправданная, склонность к созерцательности, мечтательности и больший интерес к самому ходу деятельности, нежели к результату, который она даёт.

«Прошлое — часть настоящего» (Н. Бердяев), поэтому мы так часто пересматриваем историю. Нам претит теория прогресса, который «всё спишет», и легче принять идею кармы. Наши люди часто ведут себя так, будто знают, что жизнь даётся не один раз. Возможно, этим во многом объясняется так называемая «пассивность», долготерпение, нежелание улучшать своё положение, метания к крайностям и т. д.

Главной целью для народного мировоззрения является Воля (Вольность). Наш язык описывает Волю тремя главными значениями: 1) свобода; 2) власть, мощь; 3) смерть, — которые входят также и в смысл индийского понятия мокши. Издревле воля — высокое и светлое желание, всегда соотнесённое с Богом. Воля — понятие нравственное, в отличие от свободы (своего бытия) среди своих. Воля — высшая власть, тогда как свобода — право. Воля — это ощущение божественной свободы.

Но то, что одним из важнейших ценностных условий русского человека является свобода, прежде всего свобода духа, видели не все. Казалось бы, наша история свидетельствует как раз об обратном: о его «рабской душе», «забитости», «покорности» и т. п. Однако это утверждение происходит от узости взгляда, ограниченного лишь политико-правовой областью жизни, которой народное мировоззрение, видимо, особой важности не придавало. При этом не замечали, что этот «рабский народ», стремясь к вольной жизни, раскинулся на 1 /7 суши, что он всегда побеждал внешних завоевателей, отстаивая независимость, что даже пренебрежение законами со стороны и высших и низших и разрушительные бунты вызывались стремлением к воле. «Широкая натура, испытание ценностей мысли опытом, откуда возникают дерзкие рискованные предприятия, склонность к анархии, неумение столковаться для общего дела, нигилизм, даже хулиганство»[2]— свобода выступала в самых разных и иногда страшных обличьях. Именно потому, что русский человек чувствовал себя, по сути, свободным, великим и крайне своеобразным, он и мог доходить до величайшего самопожертвования и самоотречения.

Истина или истинное вероучение существует вечно и неизменно, но оно бывает скрыто или забыто. Само познание — это, главным образом, открытие (или откровение), раскрытие уже существующего, проникновение в суть наитием. Познание — прежде всего обобщение, синтез при некотором пренебрежении и даже враждебности к разложению, анализу. В языке существует «нравственный запрет на разъятие живого» (В. Колесов). Краткое и ёмкое изречение, образ для нас убедительней логических схем. Поэтому именно литература, а не наука выступает у нас в виде учителя жизни или открывателя Правды. При этом словесное выражение важно как намёк на невыразимую Истину. В общем, это вполне йоговский подход.

Всякое дело, слово и мысль окрашены нравственным идеалом и подвергаются нравственной оценке. Преобладающей ценностью для населения России является жизнь с чистой совестью.

Многие мифы о безнравственности русского народа, даже после того как из него 70 лет делали «совков», развенчиваются сравнительными исследованиями наших и зарубежных психологов. Например, компромисс между добром и злом в советском обществе перед самым распадом Союза оценивался позитивно, а в американском негативно. Переводя на понятный язык: в нашем народе зло не оценивается однозначно как неисправимое и требующее уничтожения, выше терпимость и меньше желания решать вопросы конфликтно. Главным стремлением всегда было решать всё «миром и ладом».

Взаимопомощь у нас даже при трудной жизни оставалась нравственной потребностью, даже вопреки собственной выгоде, что, в общем, не свойственно западному обществу. Например, в западных колледжах ученик никогда не подскажет соседу по парте на уроке или на экзамене, не передаст шпаргалку, не даст посмотреть курсовую. Нормой, как и в реальной жёсткой жизни, является дух жёсткого соревнования. Если сказать преподавателю, что кто-то списывает, то это не только будет поощрено администрацией, но и не вызовет негативной реакции студентов. С утверждением, что во время вступительных экзаменов в высшее учебное заведение не надо посылать шпаргалку другому, даже если это близкий друг, согласились 90,3% американцев и лишь 37,95% советских студентов, большинство из которых «с радостью бы помогли другому», а не постарались бы «обойти его на повороте».

Доброта у нас выше правдивости. С утверждением, что врач должен скрывать от пациента, что у него рак, чтобы уменьшить его страдания, согласились всего 8% американцев и 89% советских людей.

Врождённое чувство справедливости мы ставим выше закона. 84,5% наших студентов по сравнению с 11,5% американцев согласились, что злодеяние должно наказываться более строго, чем того требует закон, если это послужит предостережёнием для других[3], что можно было бы посчитать жестокостью, если не принимать во внимание, что основная форма защиты своего мироустройства — всё же не насилие, а неподдержка. Чаще «народ безмолвствовал», переставал поддерживать власть трудом, уходил от общественной жизни, выражая тем самым своё осуждение. И это одно из косвенных подтверждений того, что у наших людей справедливость не сводится к юридическим нормам. Закон у нас не соблюдают ни в верхах, ни в низах, а поступки оценивают странной и очень подвижной меркой — совестью, по которой «всё, что нравственно, не может быть преступным» (например, нарушение несправедливого закона ради блага других), но всё преступное обязательно безнравственно[4].

Не все эти качества и не всегда хороши, но именно существование в русском миросознании подобных представлений позволяет нам находить нечто созвучное в мировоззрении и упражнениях йоги и совершенствоваться посредством её, естественно, понимая и применяя соответственно нашей природной и мировоззренческой среде.

Исследователи отмечали также, что для русского мировоззрения свойственна естественная тяга к восточным религиям и гораздо более лёгкое и глубокое их принятие и приспособление к ним, нежели к западным.

И это даёт нам надежду, что этот накопленный и отстоенный тысячелетиями в Индии опыт нравственного преобразования личности может быть полезен и на нашей родине.